В обширном купеческом доме собрались делегаты 6-го и 9-го казачьих полков, квартировавших в городе. Перед ними выступил Блюхер. Он заметно волновался, не знал, с чего начать, боялся, что не встретит сочувствия, не сумеет убедить казаков и даже изложить суть дела. Наконец ему удалось взять себя в руки: вернулось самообладание, но только он встал из-за стола и увидел казачьи чубы, как от страха заныли раны. «Будь что будет», — решил он и начал:
— Казаки, за что тонете в кровях?
С места кто-то с усмешкой бросил:
— Пошто тонуть? Едим сало с кашей, не жалуемся. А ты кто есть?
Какой-то азарт охватил Василия. Нужно было парировать удары уже не штыком и саблей, а словом. Сейчас требовалось что-то неожиданное, смешное, чтобы заставить их слушать.
— Когда есаул приказывал ввалить тебе пятнадцать пряжек, то ты, казак, молчал как рыба, а унтер-офицеру, кавалеру георгиевских крестов и медалей, с порубленной спиной на фронте, хочешь плюнуть в лицо через всю залу. Это правильно, казаки?
В зале наступила тишина.
— Он у нас за балабола считается, вроде как придурок, — послышался голос старого казака, поднявшегося со стула в знак уважения к Блюхеру. Обернувшись к нему спиной, он гаркнул на весь зал: — Цыть!
Василий еще больше осмелел и коротко рассказал о себе.
— Теперь вам все известно, — заключил он. — Пойдем дальше!
Овладев вниманием казаков, он уже не сомневался в том, что его дослушают до конца.
— В России законная власть Совета Народных Комиссаров во главе с Лениным. Повсюду в нашей стране свобода. Довольно мы натерпелись розог, пряжек, шомполов. Теперь надо нашим насильникам всыпать по тому месту, откуда ноги растут.
— Это ты правильно гуторишь, — засмеялся тот самый казак, который собирался вступить с Блюхером в спор.
— Слушай, балабол, — крикнул миролюбиво Блюхер, — ты мне не мешай. Я кончу, тогда выходи сюда и сыпь сколько хочешь.
— Виноват! — серьезно ответил казак и умолк.
— Помню, как к нам в госпиталь приехала какая-то графиня, — продолжал Блюхер. — Приодели нас, как полагается, приказали причесаться, сменили грязное белье на чистое и сказали, как себя держать с этой кралей. Подвели ее ко мне, а я лежу срамным местом до горы, потому вся спина разорвана шрапнелью. Доктор графине про меня лопочет, а она, стерва, отвернулась и носом повела так, будто ее в нужник загнали. Ей плевать на то, что лежит русский солдат, который кровью своей поливал родную землю. Теперь мы всех этих графинь и княгинь к едреной тетере послали. Сами будем управлять страной, не надо нам ни царя, ни генералов. Но не повсюду так получается. В Оренбурге сидит наказной атаман Дутов, захватил незаконно власть в свои руки, арестовал весь Совет, пытает наших товарищей, вешает, расстреливает, а сам грабит, играет в карты и насильничает. Где справедливость? Ладно! Довольно про этого гада! Пойдем дальше. Здесь, в Троицке, квартируют два казачьих полка. Надо вам дело решать: кто хочет — пусть идет к себе в станицу, а кто желает — переходи к нам воевать с белогвардейской сволочью. Мы боремся за счастье человека на земле. Но хочу добавить: у нас сейчас не дюже сладко, потому сала, про которое говорил казак, мало, и махры мало, и патронов мало, всего мало. Но у нас сильный дух и вера в победу. Поживем — увидим, чья возьмет. Я кончил. Кто хочет — записывайся, выходи на мое место и говори.
Блюхер никак не ожидал, что его наградят аплодисментами. Значит, дошло! На смену вышел старый казак, откашлялся, подобрал левой рукой упавший чуб и посмотрел на Блюхера:
— Извиняйте, унтер, как вас звать?
— Василий Константинович.
— Так вот слухай, Василий Константинович, слово старого казака Шарапова. Я учености не имею, расписываюсь крестом. Но умом бог не обидел. То, что ты гуторил, — истинная правда. Есть промеж нас такие, что хотят домой до бабы. Я хоть и старый, а все же и меня тянет…
— Загорелась кровь, — крикнули с места.
— Правильно, казаки! Загорелась кровь, но не до бабы, а до Дутова. Били нас пряжками и без провинности по морде, по спине, по ж… Молокосос есаул кровь из меня пил… Не скажу за весь шестой полк, но за себя ручаюсь. Я с Дутовым не пойду. Моя стежка — с тобой, Василий Константинович.
Блюхер решил поблагодарить казака за выступление, чувствуя, что за ним должны потянуться молодые. Он поднялся с места, подошел к Шарапову и громко сказал:
— Дозволь мне, рабочему человеку, обнять тебя, папаша!
И на виду у всех казак с Блюхером расцеловались.
За исключением трех эскадронов, оба полка перешли на сторону красных, дав клятву биться до полной победы.
Из Питера приехал новый правительственный комиссар Оренбургского края Кобозев и рассказал Ревкому, что Совнарком, заслушав доклад о положении в крае, принял предложение Ленина послать в Челябинск экспедиционный отряд балтийских моряков под командованием мичмана Павлова.
— Ну как, главком, — обратился Елькин к Блюхеру, — веселее стало?
— Послушай, Салка, — ответил Блюхер, по-дружески обращаясь к Елькину, — для тебя есть интересная работа. Поезжай в Тугайкул к шахтерам и сколоти там хороший отряд.
Елькин буквально зажегся этой мыслью. В тот же день он выехал верхом на лошади, подаренной ему Блюхером.
Много лет назад в Тугайкуле жили скотоводы-казахи, а казаки кто обманом, кто хитростью, а кто и силой поотнимали у них землю, и скотоводам оставалось только покинуть свой край. Пришел однажды в эти места геолог Редикорцев и вблизи Тугайкула, на берегу реки Миасс, обнаружил уголь. В ту пору строили великую сибирскую железную дорогу и повсюду искали уголь для паровых машин. В 1907 году в Тугайкуле появился богач Ашанин и заложил первую шахту, а за Ашаниным и другие промышленники. Потянулся на копи лапотошный народ шахтерского счастья искать, многих нужда гнала. Селились в землянках, бараках, не отличавшихся от собачьих конур, спали вповалку, измученные тяжким трудом. В глазах всегда темно — день под землей, а вечером в бараке и лучины не сыскать. На шахте смрад от мазутных коптилок, сырость под ногами, в штреке двоим не разойтись, выпрямиться нельзя. Ползет человек на четвереньках, тащит санки с углем, встречные бранятся, ругаются.
Каторга! Опытный шахтер больше двадцати пяти копеек за день не зарабатывал, а женщина или подросток — от трех до двенадцати копеек. Ашанин на шахте свою лавку держал и вместо денег талоны выдавал, по которым можно было получать хлеб, крупу и сахар. Как получка — денег в конторе не дают, говорят — долг накопился в лавке.
Копи разрослись. Тугайкул стали называть Копями, а после революции — Копейском.
Вот сюда, в край тяжелой шахтерской судьбы, и приехал Елькин. Зашел после работы к шахтеру Лысикову, познакомился и спрашивает:
— Как жизнь, Михей Севастьянович?
Лысиков улыбнулся и ответил:
— Извини, что не могу принять как полагается. Сам видишь, как живу. У нас шахтер должен всегда маяться в хозяйском бараке или на квартире у казака, а заиметь собственную мазанку никак не выходит. Нашелся два года назад такой смельчак Дюльзин, думал перехитрить Ашанина. Забил он колья, оплел их хворостом и стал верх горбылями покрывать. На ту пору случилось управляющему со стражником проезжать мимо. Увидел это строительство, подскочил и залаял бешеной собакой: «Ты что, сукин сын, задумал?» — «С семьей тесно в бараке, господин управляющий, — отвечает Дюльзин, — да и клопы одолели». Тут управляющий огрел его тростью, а стражник подошел и еще помог. Шахтер еле жив остался, а мазанку разобрали. — Лысиков тяжело вздохнул. — Вот так и живем. А ты зачем пожаловал?
— Хочу сформировать отряд — и на Дутова.
— Хорошее дело задумал. У нас тут геройский народ. Вот Михаила Меховов вернулся с фронта полным георгиевским кавалером, он тебе крепко может подсобить, опять же Иван Стряпухин, Яков Бойко, Григорий Сутягин. В общем, ребят много, все смелые.
Елькин возвратился в Челябинск с отрядом в девятьсот человек. Вместе с отрядом пошел и Михей Лысиков.